поселок Чибью, 1937 г.

Сомкните мудрые уста,
Отдайтесь радости в страданье,
Пускай упрямая мечта
Созреет в северном сиянье.

Забудем счастье и уют
И призрак мимолетной славы,
Пускай нас братья предают,
Но с нами Данте величавый.

Сильней симфоний и стихов
Греметь мы будем кандалами,
И мученики всех веков,
Как братья старшие, за нами.

Не властны мы замедлить шаг
Ни дней последних, ни столетий,
Но если мы уроним стяг,
Его поднимут наши дети.

Пусть нам свободы не вернуть,
Пусть мы бессильны и бесправны!
Но наш далекий, трудный путь
Постигнет прозорливый правнук.

О, не оглядывайтесь вспять,
О, не заламывайте руки -
Для тех, кто любит, нет разлуки,
Так солнце может мир обнять!

***

В истории мы иногда встречаемся с людьми, которые поражают нас не столько глубиной и силой своих талантов, сколько их разнообразием. Считается, что особенно богата такими людьми была эпоха Возрождения, и в качестве примера обычно приводится Леонардо да Винчи – великий живописец того времени, бывший одновременно инженером и изобретателем. Но если глубже вдуматься в эту тему, то можно заметить, что пример Леонардо да Винчи, по существу, – единичный, а таких единичных примеров можно найти немало и в других эпохах. Можно вспомнить о св. Иоанне Дамаскине, жившем в VIII в. и причисленном Церковью к лику преподобных, т. е. монахов, прославившихся подвигами поста и молитвы, но вместе с тем бывшем выдающимся богословом (борцом с ересью иконоборчества), философом, поэтом (автором многих молитв, до сих пор входящих в обиход православного богослужения: им составлена пасхальная служба, заупокойная служба, канон на Рождество Христово и др.) и композитором (автором той самой системы осмогласия, которая доныне составляет музыкальную основу всего церковного пения). Можно вспомнить Рене Декарта (1596 – 1650) – великого математика и великого философа и Блеза Паскаля (1623 – 1662) – физика (автора известного закона), математика (одного из основателей теории вероятностей), но вместе с тем глубокого и оригинального религиозного философа. Можно вспомнить и их современника, католического епископа Николая Стенона (1638 – 1686), беотифицированного папой Иоанном-Павлом II, богослова и анатома, ставшего также основателем стратиграфии – науки о геологическом времени. Можно вспомнить, что великий физик Исаак Ньютон (1642 – 1727) сам своим главным произведением считал толкование на книгу пророка Даниила, а великий поэт Иоганн Вольфганг Гёте (1749 – 1832) был министром при дворе одного из немецких курфюрстов, а кроме того, сделал весьма существенный вклад в морфологию растений и животных. Если обратить мысленный взор к России, то здесь можно, конечно, вспомнить Михаила Васильевича Ломоносова (1711 – 1765), оставившего свой след во многих естественных и гуманитарных науках, а также в русской поэзии. Можно вспомнить ещё, что такие русские поэты как Гаврила Романович Державин (1743 – 1816) и Александр Сергеевич Грибоедов (1795 – 1829) занимали весьма ответственные посты на государственной службе и трудились на этих постах с большой пользой для своего отечества. Можно вспомнить и Александра Порфирьевича Бородина (1833 – 1887), известного композитора и одновременно – известного химика…

Но действительной эпохой разносторонних талантов может считаться, вероятно, первая половина XX века. Это время таких людей как Альберт Швейцер (1875 – 1965) – крупнейший специалист по тропическим болезням, лауреат Нобелевской премии мира, автор оригинальной этической системы благоговения перед жизнью, а также выдающийся органист и музыковед; Пьер Тейяр де Шарден (1881 – 1955) – монах-иезуит, геолог и палеонтолог, первым описавший синантропа и одновременно разработавший оригинальную богословско-философскую концепцию, которая получила название тейярдизма. В России в это время жил и творил о. Павел Флоренский (1882 – 1937) – священник, богослов и философ и вместе с тем – естествоиспытатель-практик, внесший вклад в практические приложения таких наук как физика, химия, геология. Художественная литература, которая всегда так или иначе изображает «героев своего времени», породила и образ такого русского «мультиталанта», и его трагической судьбы в первой половине XX в. Речь идёт, конечно, о Юрии Андреевиче Живаго – герое романа Б. Пастернака. Наряду с о. Павлом Флоренским прообразом доктора Живаго мог бы стать также один из его современников и друзей, тоже очень богато и разносторонне одарённый человек – Николай Александрович или отец Николай Бруни, биография которого излагается ниже.

Николай Александрович Бруни родился 8 апреля 1891 года в Петербурге. Его отец был архитектором. Вообще Бруни – это итальянская фамилия, но её русская ветвь – достаточно древняя, обширная и всегда отличавшаяся двумя замечательными чертами: склонностью к изящным искусствам и плодовитостью. Своё начало она ведёт от Антонио Бароффи Бруни, швейцарского поданного, бежавшего в Россию вместе со своей семьёй в 1808 г. Какая-то там произошла тёмная история, скорее, кажется, финансовая, нежели романтическая (а может быть, даже и политическая: время наполеоновских войн в Европе было достаточно беспокойным); известно лишь доподлинно, что бегством Антонио Бруни спасся от грозившей ему тюрьмы. В России он поселился в Царском Селе, стал Антоном Осиповичем, быстро был признан как «живописного и скульптурного дел мастер», а спустя семь лет после приезда — он уже академик Академии художеств. Занимался декоративной живописью во дворцах Царского Села и Павловска, расписывал потолки и стены во многих домах Петербурга. Его сын Фёдор (Фиделио) Антонович, вероятно, самый известный из всех Бруни, стал ректором Петербургской Академии художеств и автором знаменитой картины «Медный змей», ныне находящейся в Русском музее. Сын Фёдора Антоновича – Юрий Фёдорович был архитектором. Кроме того, у Фёдора Бруни было большое число племянников и внучатых племянников, бывших архитекторами и художниками. Одним из его внучатых племянников и был архитектор Александр Александрович Бруни, отец Николая Александровича. В 1887 году он женился на Анне Александровне Соколовой, внучке известного акварелиста пушкинских времён. Она обладала немалыми литературными способностями: писала и печатала рассказы, переводила с немецкого и норвежского, была женщиной глубоко и истово религиозной, не жалела времени на детей (став взрослыми, сыновья ее любили и почитали), хранила множество семейных преданий.

У Анны Александровны и Александра Александровича было пятеро детей, но семейная жизнь их, по всей видимости, была не очень-то гладкой. В частности, сохранилось глухое семейное предание, что истинным отцом Льва (младшего брата Николая Бруни) был лесничий из пригородного имения. Но, однако же, это не стало причиной разрыва, тем более что после сына Льва родилась дочь Настя, всеми горячо любимая в семье. Где-то в конце 90-ых годов семью Бруни постигло большое несчастье: в течение полугода от разных причин (от заражения крови, скарлатины и дифтерита) умерли трое из пятерых детей. Остались два сына – Николай и Лев на три года младше Николая. Лев Бруни впоследствии стал довольно известным художником и умер в России уже после войны. Ещё он известен тем, что был близким другом поэта Владимира Хлебникова и унаследовал его архив. Только после смерти троих детей семья Бруни распалась: Анна Александровна, забрав обоих оставшихся в живых сыновей, переселилась в квартиру своего отца, который был хранителем музея при Академии художеств, а Александр Александрович вскоре после этого вторично женился и уехал в Германию.

Санкт-Петербург. Академия художеств


Дом Бруни при Академии художеств. Современный вид


Дом при академии художеств. Подъезд, в котором предположительно находилась квартира Бруни. Современный вид


Однако, деньги на воспитание детей он присылал регулярно, и деньги, надо полагать, были немалые, так что Анна Александровна смогла даже нанять репетитора из Академии художеств для обоих сыновей. За этого репетитора она вскоре вышла замуж, так что в доме появился отчим. Был он моложе своей жены на двенадцать лет, и о мотивах его женитьбы поговаривали разное, а когда он с Анной Александровной разошёлся – никто не удивился. Но произошло это уже много позднее – кажется, во время 1-ой Мировой войны.

Помимо студии Академии художеств Николай Бруни учился в Тенишевском училище, где сидел на одной парте с О. Мандельштамом, дружбу с которым сохранил на всю жизнь. Мандельштам поминает его в своём романе «Египетская марка», хотя стихи его ценил не высоко. В одной из записных книжек А. Ахматовой сохранилась запись о её разговоре с Мандельштамом, в котором он ругал стихи Бруни.

Занятия живописью Николай Бруни оставляет ещё в училище, по-видимому, поняв, что ему на этом поприще не угнаться за своим братом, который был тут много талантливее, чем он, но эта склонность к изящным искусствам очень помогла ему в конце жизни, уже в лагере. Вместе с тем Николай Бруни проявил чрезвычайные способности к музыке – как композитор, импровизатор и исполнитель и, кроме того, уже в училище начинает писать стихи и прозу. По окончании училища он поступает в Петербургскую консерваторию, оканчивает её в 1913 г. по классу фортепьяно и начинает выступать с концертами. Профессора пророчили ему блестящую исполнительскую карьеру. Ещё во время учёбы в консерватории в «Новом журнале для всех», начинают публиковаться его стихи, и он сразу же вступает в Цех поэтов – акмеистическое поэтическое объединение, созданное Н. Гумилёвым.

По окончании консерватории Николай Бруни начинает выступать как солист Петербургской филармонии, зарабатывает частными уроками музыки и живёт очень яркой и насыщенной жизнью: он молод, красив, умён и азартен, общается с самыми талантливыми, самыми интересными людьми своей эпохи. Вместе со своим братом и Мандельштамом входит в Цех поэтов, пишет стихи и печатает их в журналах «Гиперборей», «Голос жизни», «Новая жизнь», посещает знаменитое артистическое кафе «Бродячая собака». А кроме того, ещё играет в футбол – за команду, только что возникшую в Петербурге (праматерь нынешнего «Зенита»).

С началом 1-ой Мировой войны Бруни уходит добровольцем на фронт и становится фронтовым санитаром. Вскоре публикует свои фронтовые заметки «Записки санитара-добровольца». На фронте же родились его рассказы «Лесник», «Кузьма-тележка», «Дорогой цветов». В виде награды за проявленное мужество летом 1915 г. Бруни возвращают в Петроград и зачисляют в лётную школу при Петроградском политехническом институте. По утрам он учится в школе, а все вечера теперь проводит дома, где по-прежнему собиралась вся петербургская богема. Бруни теперь увлекается резьбой по дереву. Близкие помнили о нескольких виртуозных деревянных работах, долгое время хранившихся в семье, а потом канувших куда-то: о большом горельефе с головой царя Давида-псалмопевца, о цельнорезаном кресле, украшенном фигурами причудливых зверей, о нескольких скульптурных портретах, а также о высоком профессиональном мастерстве и полете воображения, с которым это всё было сделано.

Весной 1916 г. Бруни переезжает доучиваться в Качинскую лётную школу под Севастополем, по окончании которой он становится одним из первых в России военных лётчиков. В течение следующего года (с осени 1916 по осень 1917) он имел большое число боевых вылетов, был награждён 3-мя Георгиевскими крестами, за находчивость произведён в прапорщики.

В конце сентября 1917 года его самолёт разбился. По одной версии он был сбит в ночном бою где-то под Одессой, по другой – у него отказал мотор непосредственно над аэродромом в Севастополе, где находилась его военно-воздушная база. Так или иначе, но второй пилот разбился насмерть, а Бруни, искалеченный так, что жизнь в нём еле теплилась, оказался в военном госпитале в Одессе. Врачи колебались, стоит ли его лечить, но на всякий случай из чисто профессиональной добросовестности зашили раны и наложили гипс на переломанные руки и ноги.

И тут на самом краю смерти согласно устному семейному преданию его посещает видение. По одной версии ему явился святитель Николай, его небесный покровитель и сказал: «Выживешь – посвяти себя Богу». По другой версии ему явилась Божья Матерь и он сам сказал Ей, что ему очень хочется жить и дал обет, что если выздоровеет, то станет священником. После этого он к удивлению врачей начинает стремительно поправляться. Срастаются кости, заживают рваные раны, полную сохранность обнаруживает рассудок после страшной черепной травмы.

К этому времени уже во всю идёт Гражданская война. 12 апреля 1918 г. Бруни, даже не долечившись до конца (одна нога у него осталась на 7 см короче другой, и он потом всю жизнь носил специальную обувь на высоком каблуке), тайно бежит из госпиталя и в течение месяца через все фронты Гражданской войны, кружным путём через Саратов пробирается в Москву.

Почему именно в Москву? По-видимому, в 1916 г. его мать Анна Александровна разошлась со своим вторым мужем и при этом оставила ему целиком всю квартиру своего отца в здании Академии художеств вместе со всей обстановкой. Из вещей она взяла себе только рояль, который потом перешёл к Николаю Александровичу. Сама она переезжает в Козельск. После развода она за советом, как ей жить дальше, отправляется в Оптину пустынь к последнему оптинскому старцу Нектарию и тот благословляет её пожить поблизости от Оптиной пустыни под его доглядом.

Таким образом, дома в Петербурге у Николая Бруни уже не было. Кроме того, решив стать священником, он должен был жениться, а в Москве у него была невеста. Ещё до войны в Петербурге он был знаком с двумя сёстрами – Марией и Анной Полиевктовыми. Отец их, Александр Полиевктов был известным врачом, владельцем детской инфекционной больницы в Москве на Соколиной горе, мать – Татьяна Алексеевна, дочь купца Алексея Васильевича Орешникова, близкого друга и соратника по собиранию картинной галереи Михаила Третьякова. Николай Бруни был влюблён в старшую сестру Марию, а младшая Анна была тайно влюблена в него (с 13 лет). Мария отвергла его, разрыв произошёл весной 14-го года, а когда Бруни получил предписание ехать на фронт, она вышла замуж (из гордости и назло, как это часто бывает). Анна же приезжала к нему в Одессу в конце октября 1917 г. К тому времени Полиевктовы уже переехали в Москву и Бруни, добравшись до Москвы в мае 1918 г., женится на Анне (потом от этого брака родится шестеро детей). Впрочем, Марию он помнил потом много лет и каждый год в день ее именин писал тоскливые стихи. Неизвестно, знала ли о них Анна. Свадьба состоялась 9/IX 1918 г. в церкви Спаса на Песках, где потом сам Бруни будет служить в качестве священника, и в доме К. Д. Бальмонта, в семье которого жила невеста. Вообще Бальмонт был близок с семьёй Бруни: его сын Николай ещё в Петербурге входил в литературный кружок, возглавлявшийся Львом Александровичем Бруни, а дочь Нина потом вышла за него замуж. Тогда на свадьбе Николая и Анны К. Д. Бальмонт прочитал два своих стихотворения – одно посвящённое жениху, а другое – невесте.

В. Д. Поленов. Московский дворик (1878). На заднем плане - церковь Спаса на Песках


(Интересно малое разнообразие имён и, особенно, отчеств в семье Николая Бруни: отца звали Александром Александровичем; его дети были соответственно Николай и Лев Александровичи; их мать была Анна Александровна; точно так же звали жену Николая Александровича)

В Москве Бруни пытается продолжить свою деятельность военного лётчика уже на стороне красных, становится командиром I-го авиаотряда ВВС РККА. Возможно, что именно он послужил прообразом того лётчика времён 1-ой Мировой войны, о котором пишет Б. Полевой в «Повести о настоящем человеке» и который вдохновил А. Маресьева на его подвиг. Однако, летать, скорее всего, он уже не мог. По одной версии этому мешала травма ноги, а по другой – психологическая травма, которую, как говорят, имеют многие лётчики, которые пережили падение, но остались живы: они испытывают панический и ничем не преодолимый страх перед штурвалом самолёта. Так или иначе, но сам лишённый возможности летать, Бруни становится лётным инструктором в Красной Армии.

В декабре 1918 г. они с женой уезжают на Украину, где было легче прокормиться. Их зовёт к себе их дальний родственник, священник сельского прихода под Харьковом. В Харькове Бруни знакомится с местным архиереем (викарием?), епископом Сергием, который 21 апреля 1919 г. рукополагает его в сан диакона, а 1 мая (по другой версии 4 мая) – в сан священника. После этого о. Николай направляется служить на приход в с. Будды Харьковской области. 1 июля у него рождается первенец Михаил. О жизни семьи Бруни в Буддах почти ничего не известно, но вряд ли эта жизнь была лёгкой и радостной: что такое Гражданская война на Украине, мы теперь достаточно хорошо знаем из художественной и мемуарной литературы. Видимо, уже тогда у о. Николая складываются полностью адекватные представления о советской власти.

Смотри, чудовищной лавиной
Грехом затоплена страна.
Теперь и силою орлиной
Она не будет спасена.

Огнем и крыльями напрасно
Мы возмущаем синеву!..
Не плачь, не говори: "Ужасно",
Дай преклонить к тебе главу... –

писал он в 1919 г.

Весной 1921 г. (вероятно, из-за закрытия церкви в Буддах) семья Бруни возвращается в Москву в надежде найти здесь приход. Какое-то (по-видимому, очень недолгое) время о. Николай служит в церкви Спаса на Песках. Когда в 1921 г. умер А. Блок, о. Николай отслужил по нему панихиду, которую начал с чтения его стихов. Вообще был он бессребреником, денег за своё священническое служение не брал (говорил, что Богу деньги не нужны), а для того, чтобы прокормить свою семью, выполнял множество разных ремесленных работ: работал столяром, печником, вырезал и разрисовывал игрушки из дерева. В 1922 г. из-за конфликта с Живой Церковью был вынужден оставить приход.

Священник Николай Бруни. 1921 (?)


Церковь Спаса на Песках. Современный вид


Через некоторое время по призыву своей матери Бруни переезжает в Калужскую область. Поселившись рядом с Оптиной пустынью, Анна Александровна созывает туда же своих детей, в том числе и о. Николая с его семьёй. Ему удаётся получить приход в селе Косынь под Козельском, и он служит там в течение нескольких лет.

О. Николай стал священником по обету, но призвания к священническому служению не чувствовал и, видимо, тяготился им. И при встрече со старцем Нектарием спросил его, всю ли жизнь теперь он должен оставаться священником. И старец ответил ему:

— Что вы, милый человек, что вы, батюшка, вам никак всю жизнь не выдержать. Знамение вам будет вполне мирское. Прямо из-под вас место службы уберут. Я свое служение тоже оставлю в те же сроки. Так что потерпите и смиритесь.

Вскоре это предсказание старца Нектария сбылось. В 1925 г. (по другой версии – в 1927) церковь в Косыни закрывают, и чуть ли не в тот же день умирает старец Нектарий. Какое-то время о. Николай служил в Клину Московской области, жил при этом в доме П. И. Чайковского с любезного разрешения его брата М. И. Чайковского и играл на его рояле. Одновременно мать о. Николая хлопочет, чтобы он получил место в Гатчине. Там был священник о. Иоанн Смолин, который как-то очень долго умирал и знал, что он умирает. После него остался (опубликован) предсмертный дневник, относящийся к осени 1926 г. Запись в этом дневнике от 18/IX гласит: «Слава Тебе Господи! Все делается к лучшему. Вот уже меня сегодня просили и о кандидате на мое священническое место. Мать священника явилась ко мне, правда она явилась как бы с покаянием, что допустила углубиться в себе мысли устроить сына на мое место, и не дожидает конца, обратившись ко мне самому. Я очень рад этому; как видно из объяснения: кандидат весьма желательный, еще молодой — 35 лет, принявший священство идейно, после революции, сам образования светскаго и был в консерватории, обладает хорошим даром слова; звать его о. Николай Александрович Бруни, внук того художника Бруни, который написал образ «Моление о чаше». В данное время он служит в городе Клин Московской губернии, в церкви Успения Божией Матери. Его отлично знает преосв. Григорий <по-видимому, еп. Григорий Шлиссельбургский, викарий Ленинградской епархии>. При развитии обновленчества он был в городе Козельске Калужской губернии. И один устоял в Православии и доселе остается твердым и непоколебимым православным и горячо ревностным пастырем. Дай Бог такого заместителя, он мог бы развить дело моего маленькаго кружка как музыкальный человек, да и для большаго кружка мог бы быть руководителем».

Успенская церковь в г. Клин. Современный вид


Дом П. И. Чайковского в Клину


Но тут настал 1927 г., декларация митрополита Сергия, и о. Николай, по-видимому, в связи с ней уходит с официального служения Церкви, т. е. становится непоминовенцем. Поначалу он и его семья чрезвычайно бедствовали материально, о. Николай не брезговал никакой работой: чистил дачные сортиры, клал печки, делал для художников какие-то необычные мольберты, раскрашивал деревянные игрушки. Но в конце 1928 г. он случайно встретился со своим бывшим товарищем по лётной школе, который пригласил его работать переводчиком в Научно-Испытательном Институте военно-воздушных сил. Со школьных лет о. Николай владел четырьмя европейскими языками. Да ещё имел собственный опыт лётчика, так что техническую литературу по конструированию самолётов мог переводить легко и качественно. Через год он переводится в ЦАГИ, потом через полгода - в Институт гражданской авиации, где ещё через два года работы переводчиком начинает генерировать уже собственные идеи по конструированию самолётов, участвует в конструкторских разработках, предложил кинематическую схему автомата перекоса несущего винта вертолёта, которая до сих пор используется во всём мире. С 1932 года он – старший инженер самолётной лаборатории МАИ. О. Николаю с семьёй дают две комнаты в бараке неподалёку от МАИ.

Николай Александрович Бруни (начало 30-ых годов?)

В 1932 – 1934 гг. о. Николай пишет роман «Мёртвая кожа». По-видимому, к 1934 г. он его закончил, но роман этот не сохранился и содержание его неизвестно.
9 декабря 1934 г. его арестовывают. Перед этим осенью в Москву приезжал французский авиаконструктор Жан Пуантисс, и Бруни был его гидом, несколько раз принимал его у себя дома. А потом двое молодых сотрудников его института написали донос, в котором говорилось, что в беседах с Пуантиссом Бруни поносил советскую власть. Кроме того, в доносе фигурировала фраза, действительно сказанная о. Николаем где-то в коридорах института по поводу убийства Кирова: «Теперь свой страх они зальют нашей кровью».
Дали ему сравнительно немного – 5 лет и сослали в лагерь в Коми республику на р. Ухту, но через год дали ещё один срок – теперь уже 10 лет. В лагере ему повезло – он стал лагерным художником (пригодились его художественные способности), т. е. «придурком», освобожденным от общих работ. В 1937 г. вся страна отмечала 100-летие со дня смерти Пушкина, и лагерное начальство поручило о. Николаю поставить памятник Пушкину в разрастающемся городке Чибью для надзорсостава и вольнонаемных работников (теперь это город Ухта). О. Николай этот заказ выполнил несмотря на отсутствие необходимых материалов. Он изваял памятник Пушкину из досок, кирпича и бетона. Это была первая и последняя в его жизни работа скульптора (раньше, правда, он много вырезал по дереву). Памятник простоял в посёлке, превратившимся позже в г. Ухту, до конца XX в., но к концу этого срока уже сильно разрушился в условиях сурового приполярного климата и для сохранения был забит досками. В 90-ых гг. городские власти приняли решение о его восстановлении и памятник был восстановлен уже в бронзе. Сейчас он стоит в центре г. Ухты.

Ухта. Памятник А. С. Пушкину работы Н. А. Бруни


В виде награды за создание памятника о. Николаю (кстати, в лагере его так и называли "отец Николай", а начальство даже разрешало носить бороду; вероятно, он пользовался авторитетом именно как священник, занимаясь духовным окормлением заключённых) было разрешено свидание с женой. Матушка Анна пробыла три дня у о. Николая в лагере и привезла оттуда два его рисунка и тетрадь стихов. Когда она уезжала, дети просили её привезти им фотографию отца, потому что дома у них его фотографий не сохранилось и они уже начинали забывать, как он выглядит. Сфотографироваться зэку в лагере, конечно, было негде, и о. Николай вместо фотографии прислал свой карандашный автопортрет. Это одно из очень немногих сохранившихся его изображений.

Н. А. Бруни. Автопортрет


В декабре 1937 г. против о. Николая в лагере возбуждают новое дело по обвинению в контрреволюционной агитации. В материалах дела сохранилась конкретизация обвинения: "Внедрял религиозные традиции среди заключенных: происходящие в СССР события увязывал со Священным писанием". 21/XII 1937 г. решением особой тройки при УНКВД Николай Александрович Бруни был приговорён к высшей мере наказания (расстрелу). 29/I (по другой версии 4/IV) 1938 г. он был расстрелян на лагпункте Ухтарка в 60 км от пос. Чибью. Сейчас на месте расстрела установлен поминальный крест, среди других погибших поминают и о. Николая. Очевидец, сам чудом спасшийся от смерти, рассказывал потом, что когда их партию вели на расстрел, о. Николай по дороге пел псалмы и это очень утешало и поддерживало тех, кто шёл вместе с ним. На месте расстрела он призвал всех приговорённых стать на колени, а сам обратился к Богу и пропел молитву.

Семье о его расстреле сообщили только через 20 лет, и судьба его матушки Анны Александровны сложилась тоже весьма трагично. Когда о. Николая арестовали, семью выслали за 101-ый километр и она поселилась в Малом Ярославце. Анна Александровна, также хорошо знавшая иностранные языки, пошла работать в школу преподавательницей немецкого языка (по рекомендации случайно встретившейся местной жительницы, которую она знала ещё со времён жизни в Косыни). С помощью Льва Александровича им удалось даже приобрести в собственность половину небольшого домика в Малом Ярославце. Они были дружны с семьями тайных священников – о. Михаила Шика и о. Михаила Соловьёва (будущего архиепископа Мелитона). Но тут началась война. Малый Ярославец был оккупирован немцами и Анну Александровну как учительницу немецкого языка немцы мобилизовали работать в комендатуре в качестве переводчицы. А когда они уходили из Малого Ярославца (пробыв в нём недолго), то забрали её с собой на работу в Германию, а она взяла с собой ещё четверых своих детей. Там в Германии они попали на работу в разные места, но им удавалось как-то поддерживать связь друг с другом, и по окончании войны они снова соединились и вместе вернулись в Малый Ярославец. Им удалось даже получить домик на краю Малого Ярославца (тот, в котором они жили прежде, был уже занят каким-то начальником), но как раз в тот день, когда они получили все необходимые документы на этот домик, кто-то «стукнул» на матушку, что она работала в комендатуре у немцев. Её арестовали, дали ей 10 лет, она все эти 10 лет отсидела в лагере и вышла на свободу только в 1955 г., тронувшаяся рассудком и больная астмой и эпилепсией. Она всё никак не мола поверить, что её муж погиб, и часто всматривалась в случайных встречных, надеясь узнать его в одном из них. Приступы эпилепсии (кроме неожиданных и внезапных), случались каждый раз, когда по радио исполняли Лунную сонату Бетховена. Это было любимое произведение Николая Бруни, и он часто играл его дома. Услыхав, что будет исполняться Лунная соната, родственники спешили выключить радио, но не всегда успевали. Умерла Анна Александровна в 1957 г., через неделю после того, как пришла справка о посмертной реабилитации о. Николая.

Таким было то время. Таких людей оно порождало и так само же и пожирало своих детей.

Не властны мы замедлить шаг
Ни дней последних, ни столетий,
Но если мы уроним стяг,
Его поднимут наши дети.
Пусть нам свободы не вернуть,
Пусть мы бессильны и бесправны,
Но наш далекий, трудный путь
Постигнет прозорливый правнук…

Это стихотворение было написано о. Николаем в 1937 г., за год до смерти. Оно звучит как завещание, и в исполнение этого завещания «постигнуть его далёкий и трудный путь» написана настоящая работа.

Источник: http://www.diary.ru/~Megatherium