Священник Сергий Круглов

Начало Великого поста у нас на приходе из года в год – всегда одинаковое.

Говорю не об одинаковости Богослужений или меню питания постящихся, – о другом: с первых же дней поста на прихожан и священников наваливается то, что в церковной среде называется «искушениями»: какие-то неприятности, скорби, маленькие и побольше, обострения конфликтов и болезней (одна прихожанка что ни пост, то неизменно – ну вот так получается – падает и ломает то руку, то ногу, но не унывает и относится к этому стоически и даже не без юмора), житейские неудачи и самые нелепые несообразности… У иных вылезают раскаянные и подзабытые уже, казалось бы, греховные страсти (сколько горьких исповедей выслушаешь на тему «плавного» заговенья на масленицу, которое столь же плавно затягивает человека в запой в дни поста!…).

Многие из тех, кто задавался целью «уж этот-то пост» провести подвижнически, строго и свято, стяжать ту и эту добродетель, к концу первой же седмицы, долгой, трудной, неуютно-прохладной, но трезвящей и целительной, как утренний сквозняк, выдувающий из комнаты похмельный чад и дурман, приходят на исповедь в неподдельных, «непостановочных» слезах, слезах обессиленности от самих себя: ничего-то мы не стяжали, никакой-то грех не победили, только еще раз убедились в своей немощи…

Состояние это таково, что высоким словом «Богооставленность», встречающимся у святых отцов, его как-то не назовешь, а приходит в голову разве что обескураживающе низменный образ из молитвослова: «яко свиния лежит в калу, тако и аз греху служу»…

Эта тягота была хорошо знакома и тем христианам первых веков, на которых мы привыкли ориентироваться как на искусных духовных делателей.

Раскрыв книгу писаний преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, мы читаем, что к известному подвижнику авве Серену пришли монахи-пустынники и пожаловались:

Увещевая монахов, авва Серен, познавший все эти вещи на собственном многолетнем опыте пустынника, просит их ни в коем случае не отчаиваться, говорит, что чистота души от страстей и высота Богообщения доступна, при известном упорстве и правильном расположении ума и сердца, всем, однако делает акцент на том, что и этот опыт бессилия очень важен – это первая ступень подвижника к Богу, ступень, на которой человек трезво и без прикрас познает самого себя.

Познает – пока что – в немощи и грязи, но когда-нибудь познает и в славе и красоте, ведь все мы – царские дети, по злому недоразумению потерянные Отцом, выросшие на помойке, и вот – возвращающиеся домой… Путь этот долог, очень тяжел и опасен, но для того, кто непременно хочет идти им до конца вслед за Христом, всегда есть надежда дойти.

Многочисленные «совопросники века сего», критики церковной жизни, то и дело выискивая в этой жизни грехи, искажения и несообразности , норовя вместе с водой выплеснуть из корыта и ребенка, укоряют нас тем, что вот де, православные нарочно напридумывали лишнего, что когда-то никакого Великого поста не было, а первые христиане просто и радостно встречали Пасху…

Может, и не было. Но думается, что грустить о временах первохристианства – все равно что в старости грустить об ушедшей юности, не понимая, что все возрасты естественны и прекрасны по-своему, и старость – время не столько дряхлости, сколько мудрой зрелости (а если все же если дряхлости и бессилия – то только по вине нас самих, растративших годы, здоровье и жар сердца впустую… ).

Человек одновременно по-земному подвержен времени, скорбям и смерти, но и по-небесному вечен – такова и Церковь на этой земле. И то, что, может быть, было ненужным во времена земной юности Церкви, необходимо сегодня нам с вами. Так и Великий пост – необходим. Не только как период подготовки к встрече Воскресения Христова – но и как благодатный толчок для нас немощных, подвижка к подвигу, хоть сколько-нибудь посильному и животворящему, ведь познать свои немощи и при этом не пасть духом, но прийти ко Христу в покаянии, сохранить и умножить веру – тоже подвиг.

. . . . .

Великий пост! зачем долги
Твои стоянья, оцепененья,
Зачем стонут, сухие без слез, твои напевы,
Зачем черны аналои? –
Затем, что в воды вошёл я,
В ночь, неумелый пловец, утопленник, выплыл,
В ночи и расстаться должен
Не с плотью – что плоть – с Богом:
Иначе умереть не выйдет,
Не умереть – не выйдет воскреснуть.

Мерный плеск кафисм. Гул прибоя.
По грудь войду, по шею,
По истерзанный ум, по сердце.

Из глубины воззвах, Господи, к миру:
Море, великое и пространное,
Мир, свинцовые волны!
Все тебе отдам, погружу в воды
Дыханье ноздрей, кровь, память,
Любовь, какую осталась,
Умерщвлю животворящий страх, надежду
Камнем на выю повешу,
Все твое тебе: скоктанья, истицанья,
Возрастов стяжанья, чувств мшелоимство,
Кесарево отдам твоим кесарям, бесово – бесам,
Заплачу налоги и умру спокойно,
Наполню легкие гнилой твоей солью,
Тамо гады, им же несть числа – гадам
Стану пищей, поношеньем и покиваньем,
Все тебе, мир, подарю! Только
Одного не подарю: этой смерти.
Не взыщи: дареное не дарят.