Святая Блаженная Ксения Петербуржская. Нет в наши дни в России уголка, где бы имя ее не было известно. Безусловно, она одна из самых почитаемых русских святых. Так у нас любят, пожалуй, только святителя Николая Чудотворца и преподобного Серафима Саровского. Любят верующие и не верующие, столица и деревня-непролаз, куда днем с огнем «Скорая помощь» не проедет, только скорая помощница Матушка Ксения посетит. Своя она, родная. Хиппи и       словоохотливые из бомжей подчеркнут при случае духовное свое родство с петербуржской странницей, сорокапятилетнее скитание которой, очевидно, придает им достоинства в собственных глазах. Даже трансвеститы, не к ночи будь помянуты, считают святую Христа ради юродивую Ксению и своей заступницей перед Богом, вольно интерпретируя в свою пользу тот факт, что носила же юродивая одежду покойного супруга Андрея Федоровича Петрова, называла же себя его именем, уверяя  родственников и знакомых: «Он, родимый, жив и здоров, а я, раба Божия Ксения,  умерла». Каждый человек, какой бы печальной изнанкой не было вывернуто его естество и душа, нуждается в надежде, что услышат его и простят, и судить его не нам, а нашим святым.

 Не знаю, согласитесь ли вы со мной, но обращаясь к блаженной матушке Ксении, люди разных возрастов и социальных ниш, все без исключения хоть немного становятся детьми. Есть в нас нечто такое: она – святая, она – большая, она  поможет.  Часто мы просим ее о чем-то сокровенном, словно теребим бабушкин подол: «А –а – а, здесь бо-бо, у-у-у, там бабай! Помоги!» Фамильярность, казалось бы,  но нет же  – прежде всего искренность и убежденность в ответной теплоте и отзывчивости. Просим о насущном или несуразном, вне устава и регламента, вопреки рекомендациям из распространенных брошюр «Какому святому о чем молиться»: кто от зубной боли избавляет, а кто на работу помогает устроиться. «Блаженная Ксения! Сделай так, чтобы «Зенит» победил!»  –  подобных  просьб авторы брошюр явно не учли.

 Но вспомним, что Сам Спаситель подарил нам право обращаться к Богу: «Отче наш…»  Тоже ведь немыслимо по земным меркам: кто Он и кто мы, а, тем не менее «Отче», попросту «Папа».  Что же удивляться, если со святой Его и ради Него юродивой народ говорил и говорит с той же сыновней и дочерней  безыскусностью.

 «Дорогая Ксения, проси Бога, чтобы он сохранил моего жениха, шалопутного матроса Аркашку, чтобы он не подорвался на своем тральщике на мине в Финском заливе. Желаю тебе счастья в раю, крепко тебя целую, Ксенюшка. Валентина»,  – такая вот записка времен войны, нацарапанная простым химическим карандашом.

 Бесчисленное количество подобных записок в далеком атеистическом Ленинграде люди втискивали в щели бетонного забора, намертво ограждавшего от них могилу Блаженной на Смоленском кладбище, или  бросали  их через забор.  Не было у них возможности поклониться праху святой, зайти в храм и купить икону или акафист, молились в простоте своими словами. По приказу бдительных борцов с «опиумом для народа» в 1932 году даже каменную Троицкую церковь на Смоленском кладбище разобрали на кирпичи. Ту самую церковь, при возведении которой обнаружилось когда-то, что именно матушка Ксения, известная всему городу блаженная, каждую ночь таскает неподъемные заплечные носилки с кирпичами на самый верх стройки, в помощь каменщикам складывает их там в стопочки, шепча молитвы на промозглом ветру.

Такой же ветер в блокадном аду нес несметные те записки, вырванные из тяжелого серого забора, бросал под ноги оцепенелых прохожих. Кто-то потрудился подобрать некоторые. Чудо, что они дошли до нас. «Милая Ксения, устрой так, чтобы  я получила хлебную карточку на 250 грамм. Маня». «Дорогая святая Ксенюшка, моли Бога, чтобы немец не разбомбил наш дом на Малой посадской 4 и чтобы мы не умерли голодной смертью. Таня, Вадик и бабушка».

 Есть свидетельства блокадников, передаваемые из уст в уста, как женщина в красной кофте и зеленой юбке, с посохом, с выбивающимися из под белого платка седыми прядями, появлялась негаданно перед ними, понуждая их во чтобы то не стало покинуть подвал или ту сторону улицы, где они находились. Едва они успевали последовать за ней, как на прежнем месте их пребывания разрывался немецкий снаряд. Женщина исчезала столь же неведомым образом, как и появлялась. Сейчас, наверное, еще можно выяснить, пострадал ли от бомбежек дом на Малой посадской 4, или Ангел питерских окраин – Блаженная Ксения успела отвести беду по молитвам Тани, Вадика и бабушки.

 Менялась страна: режим, идеология, границы, само ее название – мы живем  в постсоветском и постмодернистском мире, а язык записок, как ни странно, остается тем же. «Матушка Ксенюшка, помоги, пожалуйста. Сегодня моего любимого забрали в армию, но будет еще одна комиссия в городе, помоги, чтобы его на этой комиссии признали негодным и вернули домой. Умоляю, помоги мне с доченькой, мы здесь совсем одни остались на чужбине без него, нам очень плохо. Матушка Ксения, не оставляй нас. Спасибо за все, милая Матушка, ты всегда помогаешь мне, даже в незначительных просьбах, не оставь меня и сейчас, умоляю тебя. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, Аминь!» – запись 2010 года.

 Этим же годом датированы и две другие:  «Святая Блаженная Матушка Ксения! Моли Господа Бога об Евгении, чтобы бросил пить. Чтобы встал он на путь правильный - трезвенный. Чтобы в этот раз все не в радость пилось, все мимо теклось. Чтобы в следующий раз стакан с напитками алкогольными – мимо проливался. Аминь». И следом не заставившая себя долго ждать –  благодарственная: «Спасибо тебе огромное за Евгения, бросил пить. Не оставила его без внимания, лежит с давлением в больнице – мается! Аминь».

 Видно, стакан и впрямь не в то горло провалился. Но лежать в больнице с давлением, это все же не в канаве. Недугом телесным от недуга душевного, может и вправду  излечился горемычный Евгений на радость своей жене или матери. В архивах, хранящих зафиксированные случаи благодатной помощи святой Ксении Петербуржской, есть история избавления от пьянства, рассказанная бывшим алкоголиком. Только там вместо давления, зашкалившего на опасной черте, отрезвлению на всю жизнь послужил пожар в доме, случившийся в тот самый момент, когда жена молилась на могиле Блаженной о своем муже. «Нет здесь жены твоей, она у меня. Брось пить! Встань! Твои дети горят!» – пригрозила ему посохом во сне незнакомая женщина. Минут через десять в кухне уже наяву раздался пронзительный крик: «Горим!» Этим пламенем, из которого он едва успел вытащить сквозь окно своих детей, и выжгло в нем привязанность к бутылке. Потом уже он узнал, где была тем утром его жена.

Так и каждый из нас знает, помнит, в чем лично за него Христа ради юродивая поусердствовала в своих молитвах к Богу. Похожие и не похожие одна на другую истории не иссякают. У одних – да, бывает, грозящий посох, а у других тихое, незримое прикосновение благодати, когда все вроде бы объяснимо естественным ходом вещей: просто судья порядочный оказался, не взяточник, дело рассудил по совести; просто диагноз грамотно врачи поставили, успели прооперировать удачно; просто из тридцати экзаменационных билетов попался единственный, выученный на пять – просто, просто, куда проще.

 Совсем, как при жизни  Блаженной: погладит городская побирушка ребенка по голове – будет здоров и весел; примет сухарик из рук лавочника – весь день покупатели к нему валом валят; рядом со старьевщиком пройдет –  скарб его затрапезный к вечеру разберут; извозчику удастся зазвать скиталицу проехать с ним до ближайшего поворота, и он в накладе не останется. Просто.

 А теперь для пущей простоты, давайте вернемся к началу ее добровольного подвига. На минуту представим на месте 26-ти летней бездетной вдовы Ксении Григорьевны Петровой – свою дочь, сестру, близкую подругу. Вот она, похоронив и оплакав любимого супруга,  в одночасье отрекается от своего имени и положения, откликаясь только на его имя. Надевает белье умершего, набрасывает на плечи пиджак не по размеру, а не кафтан 18-го века, который носил полковник и придворный певчий Андрей Федорович. Потом жертвует оставшуюся от мужа просторную приватизированную квартиру какой-то доброй знакомой, раздает все, что имела, и уходит в холодную моросящую тьму, чтобы уже никогда не вернуться. Где она, что с ней? Этот вопрос мучил бы нас без конца. Кусок застревал бы в горле: ведь она голодна. Моясь под горячим душем: а ведь ей холодно, руки в цыпках, хоть бы зашла белье простирнуть. Бывшие каторжники, отребья всех мастей, пропившие свое исподнее вместе с нательным крестом  – это из времен царствования Елизаветы Петровны, а перед нами мысленно проплывут наркоманы, насильники, сутенеры, нелегалы, стаи голодных беспризорных собак, и многое, относящееся к кошмарам наших дней. Каждому веку – свои раны, но: «Ей-то за что, – спрашивали бы мы себя, – нашей-то Ксюше за какие грехи? Девочка!»

 Кое-где в публикациях встречается мнение, что родственники Ксении Григорьевны из-за меркантильных интересов хлопотали по начальству о признании ее умалишенной, наследства им было жалко. Кстати, если бы не констатация этим начальством факта совершенной психической адекватности молодой женщины после долгой беседы с ней, то многие и сейчас настаивали бы на ее реальном, а не мнимом безумстве. Так что хлопоты родственников явно промыслительны. А насчет их скаредности… снова предлагаю поставить себя в их положение. Скорее всего, имущество и дом они хотели сохранить для нее же, мол, полегчает ей, придет в себя и вернется, а жить будет негде. Разве мы не пытались бы обращаться к специалистам, спасать нашу дочь, сестру, подругу, от последствий пережитого стресса, вытаскивать из «глубокой депрессии»? Молодая еще, замуж выйдет, ребеночка родит. А что бы мы думали о той доброй знакомой, принявшей в дар от нее квартиру, как сделала это унтер-офицерская вдова Прасковья Антоновна, вступив в права владения домом Ксении, находившимся предположительно на пересечении Лахтинской улицы и Большого проспекта? «Авантюристка! Бога не боится  –   наживается на чужом горе, а еще ве-е-ерущая!» – и это самый мягкий вариант наших мыслей по этому поводу.

 Словом, не было бы нам просто.  Потому что нелегко иди против рожна.  Как само собой разумеющееся мы взяли бы на себя роль умных «взрослых», спасающих ее, безумную и словно впавшую в детство: носит, не пойми что, болтает несусветное, позорится перед знакомыми, больно смотреть. И, кто знает, может быть, со временем, мы уже сами старались бы  смешаться с толпой, спрятаться за чужими спинами, завидев издали ее силуэт.  

 Но больно смотреть и на Солнце, и на бушующее пламя, и на бескрайние снега. Если долго не отводить взгляда, можно и зрение потерять. Приходится надевать черные очки. Так и духовный свет, огонь жертвенной любви и душевная чистота сквозь закопченные линзы наших «продвинутых» преставлений видятся нам туманно.

 «И будут двое плоть едина», сказано о супружеской любви. «Моя плоть – твоя плоть, твой грех – мой грех. Ты, умерший без покаяния и причастия, складываешь мои пальцы в троеперстие, тебя гонят с паперти и побивают камнями на улице, твои обмороженные ноги в разломанных башмаках преодолевают километры людского равнодушия, сорок пять лет, шаг за шагом в Царство Небесное, а я, Ксения, умерла».

 «Крепка, как смерть любовь», сказано в Песне Песней (6, 8). «Любовь никогда не перестает, хотя самое знание упразднится» (1 Кор. 13, 8), вторит Ветхому Завету новозаветный гимн любви.  Многие ли помнят сейчас, что в чин венчания входит церковная песнь: «Святии мученици». Щелкая фотовспышками, ловя выгодный ракурс глазком кинокамеры, знают ли, что венцы, которые держат над женихом и невестой, символизируют мученические венцы, что благославляют их на подвиг?    

 Убогая странница Ксения, она  – знала и не забывала об этом никогда. Это любовь ее молилась еженощно, стоя по колено в снегу или прелой листве, в черном гулком лесу. Любовь волокла кирпичики на верха Троицкой церкви. Любовь ласково оглядывалась: «Ась? – на  брошенный приказчиком оклик: «Эй, Андрей Федоров, копеечку, на!» И  любовь ее два с лишним века отвечает на незатейливые наши записки.