Страшный Суд…. В фильме Тарковского «Андрей Рублев», помнится, главный герой признавался своему старшему напарнику Феофану Греку, что этот сюжет вызывает у него отвращение и писать он его не может. Что же именно вызывало, по Тарковскому, внутренний протест иконописца? Вероятно, разделение рода человеческого на праведных и грешников, посылаемых в огонь вечный. И действительно: как согласовать то, что Бог есть любовь с не знающим конца страданием во тьме кромешной, где червь не усыпает и огнь не угасает? Зло не должно оставаться безнаказанным, с этим согласится каждый, но вечная мука в геенском огне – достаточно ли пропорционально такое «удовлетворение «правде Божией»? Не садизм ли это, превосходящий человеческий садизм настолько же, насколько Абсолют превосходит все частичное и конечное? И если мы назовем такой садизм правосудием, божественной справедливостью, то перестанет ли он от этого восприниматься как таковой нашим сердцем? А если перестанет, то не будет ли это означать, что мы превратились в нелюдей?

Вспомним советскую документальную хронику, швею-мотористку, что, отойдя от станка, с жаром требовала «расстрелять как бешеных собак» разоблаченных партией «врагов народа», массовые демонстрации, горячо одобряющие эти казни, горьковское «если враг не сдается, его уничтожают». Или сегодняшние голоса за канонизацию Ивана Грозного и Сталина. Все это говорит, кроме прочего, о том, что не такого уж малого числа людей власть только тогда власть, когда она – тирания. Переводя это в «трансцендентальный план» можно сказать, что Бог, который не тиран, для многих просто не может восприниматься как Бог. Бог или безжалостный каратель, или Его нет вообще. И тогда карательные функции препоручаются земной власти, которая чем бесчеловечней, тем больше вызывает уважения, более того – ее готовы прославлять не только по указке, но и «по зову сердца», по ней тоскуют, когда времена меняются, ее жаждут, ее обожествляют.

Собственно, Сталин, например, был ни чем иным как земной проекцией «Грозного Судии» – того самого, изображенного в виде сурового престарелого громовержца «бога», карающего грешников, о котором говорил Закон Божий и чьи изображения (к слову ска-зать, еретические, Бог-Отец не может быть изображен) заполняли с 16-го века наши храмы. Именно представление о Боге как о карателе и делает возможным превращение страны в концлагерь, а ее граждан в рабов «отца народов» (титул, между прочим, приложи-мый только к Богу) и желающих оставаться рабами и после того, как снимается охрана.

Объяснение этому феномену дал в свое время Достоевский в своей легенде о Великом ин-квизиторе: для человека нет тяжелей бремени, чем бремя свободы, получив которую он тут же запросится назад в рабство. То же самое мы видим и в религиозном сознании, создающем бога по образу ничем не ограниченного диктатора, вершащего милость и суд, награждающего отличившихся и карающего виновных. При чем карающего вечной мукой, отправляющего в подземный ГУЛАГ не на миллионы лет, а навечно. Однако все эти страшилки эффективны разве что для детей или навсегда остающимися детьми и простодушно принимающим на веру все, что им говорят наделенные властью и авторитетом «старшие». Особенно лубочными они выглядят после реальных печей ХХ века. Если Бог – такой, рассуждает современный человек, то мне нет до него дела, точно так же как Ему до меня.

Вообще вопрос о вечной муке тревожил церковное сознание с тех самых пор, когда напряженное, призываемое первохристианское ожидание Второго пришествия начало выдыхаться и акцент переместился с радости встречи на конечные судьбы, на загробное существование, с которым после отождествят Царство Божие. Были отцы Церкви и отцы-пустынники, которые полагали, что в конечном счете все будут спасены, но об этом чуть позже. А пока замечу, что само понятие «страшный суд» возникает в Церкви лишь в ту эпоху, когда христианство становится общеобязательной государственной религией, ранняя церковь его не знала, этого словосочетания нет в Новом Завете, хотя Суд и упоминается в нем неоднократно. Но чем он страшен? И кому?

Вот притча из Евангелия от Матфея, которую вы завтра услышите в храме: «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов - по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную».

Выше я говорил о шве-мотористке и идеологии ненависти к «врагу», образ которого ме-няется в зависимости от меняющейся «линии партии» – в Средние века одна, в ХХ веке другая. Был он – этот образ «врага» - и в I веке. К этой притче, которую нужно рассматривать в контексте других притч и высказываний Иисуса он имеет самое прямое отношение. Заповедь подставлять щеку, отдавать нижнюю рубаху, когда от тебя требуют верхнюю, идти два поприща, когда заставляют пройти одно – это совет не сопротивляться римскому легионеру, не ненавидеть его и, соответственно, не убивать при первой возможности. Можно истолковать это все в категориях морали, следовать которым необходимо каждому последователю Христа во все времена и во всех обстоятельствах, но, во-первых, вот уже две тысячи лет только это и делают не боящиеся трюизмов проповедники, а во-вторых каждый, кому религиозный фанатизм не отшиб остатки разума, понимает, что бывают обстоятельства, когда «не противиться злому» – низость и подлость. Будешь ли ты, например, «не противиться злому», когда насилуют твою дочь и требует ли Господь такого «не-противления»? Но вернемся к притче о Суде.

Можно истолковать ее так, что речь здесь идет о бессердечии и цинизме – следствии ги-пертрофированного эгоизма, но, мне кажется, Христос говорит не только об этом. Да и трудно представить себе сына, который не придет в больницу к матери, как и мать, ни разу не приехавшую в тюрьму к сыну, не подавшему кусок хлеба голодному. Нельзя не согласиться с митр. Антонием Сурожским, что речь здесь идет ни о чем ином, как о человечности, что не ставший человеком не может наследовать Царства. Но острие угрозы Иисуса направлено, по моему, мнению, все же не на это, а на религиозную идеологию, следуя которой отрекались от отцов и матерей, сдавали их в НКВД. На то, что никакая религиозность (коммунизм и нацизм, как и либерализм-плюрализм, как и отказ от идеологии – тоже идеология) не могут быть выше человечности.

Не будем забывать, что и в этом случае, как во всех других Иисус обращается к «верую-щим», к богоизбранному народу. Сама эта избранность – «надмевает», почти гарантирует высокомерное пренебрежение к тем, кто не избран или отступил от избранников – к инородцам, иноверцам, еретикам, словом – к «врагам истинной веры». Иудеи были уверены, что наследуют Царство в силу того только, что они - иудеи, дети Авраамовы, но об этом у Христа в притче о Суде нет ни слова. Речь, как и везде, о любви, не различающей еретика или язычника от правоверного (различающего, конечно, но это не может быть препятствием для оказания любви). «Любите врагов ваших» - этим и только этим и нов Новый Завет, только это и отличает христианство от других религий. Любите врагов ваших, а богоизбранность вашу, ваше православие задвиньте куда подальше – все это опасный самооб-ман, прелесть бесовская, если является помехой для того, чтобы относиться к другому, кто бы он ни был, как к самому себе, как минимум, а максимум – отдать за него жизнь по примеру Христа, умершего за всех, а не только за детей Авраамовых. То есть – спасших всех…

А весы, огненная река, черные фигурки зооморфных существ, влекующие несчастных крючьями в огнедышащую пасть морского чудовища – кого это впечатлит в наше время после реальной Хиросимы? Потому и не хотел писать это переодетых Андреем Рублевым диссидент-шестидесятник. Однако все это не отменяет ад, а скорей напоминает о его реальности. Но Судия ли Бог, точнее – только ли Судия? И – какой? О Его «несправедливости» говорили многие из отцов. Например, Исаак Сирин: «Не говори, что Бог справедлив… Если Давид называет Его справедливым и праведным, то Сын Его открывает нам, что Он прежде всего благ и кроток. Он благ ко злым и нечестивым (Лк. 6,35). Как можешь ты назвать Бога справедливым, читая притчу о плате работникам? Друг, я не обижаю те-бя… я хочу дать этому последнему то же, что и тебе… Или глаз твой завистлив от то-го, что я добр? (Мф. 20, 13—15). Равным образом, можно ли называть Бога справедли-вым, читая притчу о блудном сыне, расточившем в пирушках отцовское добро: о том, как при первом признаке раскаяния отец побежал к нему навстречу, бросился ему на шею и дал полную власть над всем своим богатством? Не кто-либо посторонний поведал нам сие о Боге, чтобы мы могли сомневаться, но Сам Сын Божий. Это Его свидетельство о Боге. В чем же справедливость Божия? В том, что мы грешники, а Христос умер за нас (….) Он возносит оскорбляющего и проклинающего Его… Грехи — в непонимании благодати воскресения. Где ад, могущий привести нас в уныние? Где осуждение, способное победить в нас радость любви Божией? (…) Что до меня, я утверждаю, что мучимые в аду мучимы преизбытком любви. Что горче и безжалостней мучений любви? Чувствующие свою греховность против любви несут в себе проклятие сильнейшее, нежели самые страшные кары. Страдание, влагаемое в сердце грехом против любви, терзает более всякой прочей пытки. Абсурдно полагать, будто грешники в аду лишены любви Божией. Любовь… не отмеряется мерою, но самая сила ее действует двумя способами: она мучит грешников, как это случается и в здешней жизни, где присутствие друга терзает изменившего дружбе; и она радует верных. Такова, по моему мнению, адская мука это раскаяние».

Кстати сказать, Исаак Сирин полагал, что мучения в аду – не вечны. Так же думали и святители Григорий Нисский и Григорий Назианзин, прп. Максим Исповедник и некоторые другие, но это, как и отношение к этому непростому вопросу в церковном сознании, в богословии – тема для отдельного разговора. Что же касается «грехов», за которые нам, как и за все, тоже нужно платить, то закончу нашу сегодняшнюю встречу утешительными словами из того же Исаака Сирина: «Как одна песчинка не равна по весу множеству золота, так и обращенное к Богу требование справедливости несравнимо с его состраданием. Прегрешения всякой плоти подобны горсти песка в сравнении с безмерным морем провидения и милосердия Божия. Как преизобильный источник нельзя заградить горстью праха, так сострадание Творца не может быть побеждено лукавством тварей».