Отче! Кто-то скребется пером…
Уж не птица ль, не птенчик?
Отче! Сердце горчит…
Север сердце колотит. Пишу топором
По льду крови моей, а оно, как бубенчик…

Такие стихи могли появиться, пожалуй, только в ХХ веке и только в России, где действительно зачастую можно было писать только топором по льду собственной крови. Но насколько «актуальна» такая поэзия, такой опыт, выразителем которого был Охапкин, сейчас? Впрочем, времена благополучия неизбежно сменяют времена бедствий, да и сама человеческая жизнь – если это вообще жизнь – неизбежно движется по трагической траектории от Вифлеема к Гефсимании, как ни пыталась бы скрыть этого факта цивилизация, чьи главные божества – прогресс и так называемый разум. Также учитывая неизбежные превратности социального существования нельзя не поручиться, что и опыт противостояния «вольнодумца» тоталитарной системе никогда не будет востребован.

В час ареста, когда нас ворует никчемная власть,
В час ареста, хо-хо, божественный юмор
Сохраним, христиане, позволим напасть
Человеку с мечом, он давно уже умер.
И когда в час ареста мы юмор мечу
Предпочтем, то свобода как раз по плечу
Нам придется, и Время пойдет как часы,
Исчисляя печаль, что кладем на весы.

В час, когда нас возьмут, арестованный Бог
Отказался от власти, жестокий подвох
Предваряя, сказал предающему: -- Друг!
Для чего ты пришел? Этим словом испуг
Предваряя никчемной в массовке толпы,
Чьи мечи, полагаю, надежно тупы,
Предварил не без юмора все, что потом:
Человека толпы с перекошенным ртом…

Человек толпы… Количество последних растет по мере исчезновения поэтов как носителей тех ценностей, которые никогда не станут ценностями толпы, товаром рынка. Но вернемся к Олегу Охапкину. Судя по воспоминаниям Андрея Арьева он всегда был верующим человеком, при этом – очень своеобразным верующим. «он был человеком религиозным, и эта религиозность у него была естественная. Он не следовал в жизни никаким канонам и, вообще, добрым христианином не был, но н был настоящим христианином — он видел везде вот эти знаки иной жизни. Для него была одна звезда, светила ему всегда это звезда Вифлеема. Хотя он очень много писал полукосмических стихов, его завораживало звездное небо и, может быть, из самых первых его стихов, оставшихся в памяти, это были стихи именно такого плана, стихи издалека идущей гармонии:

За садом вспыхнул свет и, падая, погас,
Деревню усыпил свирелью волопас.
И в темной тишине, в тональности адур,
Валторной золотой даль огласил Арктур.

Вот эти типичные стихи Олега Охапкина, стихи, которые мог писать человек, который хорошо владеет голосом. Действительно он начинал с пения в церкви, пел некоторое время и вдруг понял, что пение — это пение чужое, а ему хотелось петь самому».

«Олег Охапкин умел только одно — писать стихи, и стихами он пытался защититься от жизни, --: вспоминает жена поэта, журналист Татьяна Ковалькова -- «Я думаю, что страшно умирать поэтом, потому что творчество это некий залог, что ли. Человек отдает свою душу в залог. И при этом то, что он был церковным человеком с детства, вот этот вот контраст, который требовал совсем другого — простоты и послушания — это было несовместимо с тем путем, который он избрал, как поэт»...

Когда-то Бердяев заострил эту проблематику в своей статье «Спасенье и творчество». У нас сейчас нет ни времени, ни возможности в нее погружаться. Можно только сказать, что если вообще жизнь поэта, которого Бодлер сравнил когда-то с ковыляющим по палубе на потеху матросне альбатросом, драма, то жизнь религиозного поэта – драма вдвойне. Драма своего среди чужих и чужого среди своих. Слово верующего поэта может оказаться слишком действенным, и потому лжец и отец лжи, человекоубийца от начала проявлет к нему особенный интерес. Непосредственно и через вверенные ему в тоталитарном обществе карательные структуры, в том числе – карательной психиатрии.

Я не слишком хорошо знаком с жизнью и творчеством Олега Охапкина, поэтому ограничусь лишь воспоминаниями близко знавших его людей – воспоминаниями, складывающимися в узор своеобразной легенды питерского андеграунда 70-х. Начну с рождения поэта, пришедшегося на блокадную зиму 44-го: В пересказе Дмитрия Волчека:она звучит так: ««В лютый для России год, во время Ленинградской блокады, когда младенцы рождались, как маленькие трупики, в одном из родильных домов на берегу Невы родился мальчик. Ангельской красоты. Нянечкой в том родильном доме была иоанитка – последовательница Иоанна Кронштадского. Умирая, Иоанн Кронштадский пророчествовал: "В самый люты год родится в Петрограде младенец мужеского полу ангельской красоты Он возвестит слово Божье впавшему в грех Русскому народу. Все совпадало: лютый год, ангельская красота. Младенец никому не был нужен. Мать — душевнобольная, отец не известен . Только бабка мальчика и «нянечка» из родильного дома уверовали в божественную миссию новорожденного. Нарекли его Олегом. Фамилия — Охапкин».

По воспоминаниям поэта Сергея Стратановского, друга Олега Охапкина, это был один из самых замечательных поэтов и людей нашего поколения. Он 44-го года рождения, как ныне покойный Виктор Борисович Кривулин, и как я. Мы были тем, что сейчас можно назвать семидесятниками. В 70-е у нас уже не было никаких иллюзий, свойственных шестидесятникам. Поэзия Олега, а лучшие свои стихи он написал именно в 70-е годы, это и лирика, и некий духовный поиск. Он первый из нас обратился к христианству, обратился к Библии, и темы многих его стихов именно христианские, библейские. У него есть такие большие поэмы, как "Испытание Иова", "Судьба Ионы". Он все время проецировал свою жизнь на этих библейских персонажей. А судьба его сложилась тяжело — и писательская судьба, и человеческая….»

Олег Охапкин в 70-х редактировал христианский журнал «Община», рискуя, как и его друзья, попасть в лагерь за распространение религиозной литературы, сам не раз вызывался на допросы в КГБ, сменил немало работ, сознательно выбрав вся тяготы быта опального поэта надежному куску, которым бы его могло обеспечить, к примеру, пение в хоре (у Олега Охапкина был прекрасный голос). По этому поводу, кстати, существует такая легенда: Рассказывает Тамара Буковская: «У Олега могла бы сложиться певческая карьера. И он в Хоре ленинградского радио, на сцене Капеллы выступал в выданном новом костюме. Вышел в фойе, а там ходит Бродский в потертом, обтрёханном пиджачке. "Что такое? У меня такой костюм, а этот в таком, и он поэт, и его знают больше, чем меня. Не буду больше петь"».

И еще об отношениях Охапкина и Бродского. Одно время Олег Охапкин работал под куполом Смольного собора – возводил леса. Нередко туда поднимался Бродский, где поэты говорили, читали стихи.

Тебе небесный брат, оратор вольный,
Тебе мой мирт и лавр с тех пор как Смольный
Собор нас посвятил друг другу. Ты
Забыть не должен гордой высоты,
Где мы с тобой пред городом и Богом
Стоим и по сей день двойным итогом
Шестидесятых века. Наш союз
Превыше нас и наших дружных муз.

Сейчас оба - и тут, и другой, беседуют в иных высотах, возможно, без слов делясь тем знанием, о котором мы можем лишь смутно догадываться. Пред Городом и Богом, сохраняющим все, достойное сохранения. «Особенно слова прощанья и любви как собственный Свой голос»

Разрыв, о котором говорила выше Татьяна Ковалькова преодолен, несовместимые пути совместились. Знать нам, впрочем, здесь ничего не дано – остается лишь уповать, молиться, помнить… .

Когда-то в Литинституте мой однокурсник Виталий Пуханов заметил, что невозможно быть поэтом и «добрым христианином». «Добрым» я воспринял как среднестатистическим, благоразумно не пускающимся в рискованные эксперименты «страшной бездны на краю». Тезис небесспорен, но для Олега Охапкина, насколько я представляю, справедлив.

Дух борется в душе до смерти,
Ну а в посмертьи за него
Предстанут лишь дела бессмертья
и помощи тут — никого.
Но, впрочем, это все оставим
на Божий суд. Борись же, втай
Дух поэтический, коль славен,
и душу к жизни воспитай.
И если Бог прервет боренье,
смирись и помощи проси
Одно — писать стихотворенье
Другое — выжить на Руси.

Творчество и выживание – нередко взаимоисключающие вещи. «Дух отрицанья, дух сомнения», наконец, бунта, возможно, соприроден поэту, особому устроийству его психики, полагающемуся не столько на рацио, сколько на художественную интуицию, заставляющую - до известных пределов – переступать через буквы общепринятых предписаний в поисках «травы бессмертия». И конечно же поэт не может служить примером для подражания – разве что для тех очень немногих, кто вошел в одну с ним пожизненную «группу риска».

Олег Охапкин умер в питерской психушке и эта смерть тоже тут же сразу обросла легендами. Свой земной ад поэта-изгоя он прошел до конца и был отпет там же, где отпевали Пушкина – в церкви Конюшенного ведомства, которую вернули к жизни питерские литераторы. Отпевал Олега Охапкина священник-поэт, друг его молодости. Присутствовавшие вспоминают на редкость красивый для Питера солнечный осенний день. Похоронен был поэт Олег Охапкин на Волковом кладбище.

Выше я упомянул предание о пророчестве св. праведного Иоанна Кронштадтского о том, что в лютый год России в Петрограде родится младенец необычайной красоты и возвестит слово Божье впавшему в грех русскому народу. Относилось ли оно действительно к Олегу Охапкину и если да, то сбылось ли? Ответа на этот вопрос у меня нет. Но если подлинная поэзия есть слово не только человеческое, но и Божье, то Олег Охапкин, бесспорно, один из тех кто нес во тьму безвременья свой зажженный свыше светильник...

Загадочна грехопаденья
Природа. Сколько ни живи —
Найдутся в жизни совпаденья —
Вот миг, и всё продешеви —

Все твои скудные богатства —
Всё, что накоплено в трудах.
И что там было — святотатство —
Иль что страшней — увы и ах!

Уж поздно. Каяться пристало.
И что о жизни вспоминать?
Была вся жизнь, и вот не стало.
А что в остатке? — Благодать.

o-k-kravtsov.livejournal.com

В оформлении использована живопись: Юрий Жарких - Проект «Алфавит поэта», Валерий Мишин - Портрет Олега Охапкина.

Культурная Эволюция