Ангел-хранитель больниц и гимназий,
вот твои ветреные хризантемы:
залиты солнцем губернских оказий,
рельсы по воздуху тянутся, где мы

кто это «мы»? неуместные сидни,
прах на спирту, отморозки и лохи:
спим на ступенях и лествицы сини,
рельсы струятся и радуют крохи
Трапезы светлой, весны Твоей звенья,
Город в посмертных промоинах зренья

***
Ровно неделя отделяет сегодняшнюю субботу от другой, называющейся в церковном календаре Святой и Великой – днем, когда черные облачения меняют на белые, когда торжество смерти постепенно истощает свою силу и мало помалу вытесняется все прибывающим исподволь светом. Светом, торжество которого предвосхищает сегодняшний день, предшествующий входу Господню в Иерусалим. Так – в литургической жизни Церкви, отходящей в данном случае от хронологии евангелиста Иоанна, для которого вход в Иерусалим следуют не сразу же после воскрешения Лазаря, а через некоторое время, в течение которого Иисус и Его ученики находятся в «стране близ пустыни, в городе, называемом Ефраим». «Литургическое предание не оставляет места для этого перерыва. Но нарушение евангельской хронологии оттеняют внутреннюю связь между двумя событиями, из которых одно – Торжественный Вход – есть Предпразднство Воскресения Христова, а другое – Воскрешение Лазаря – есть прообраз его», – пишет еп. Кассиан (Безобразов).

Итак, смерть и воскресение – вот две главные темы сегодняшней субботы, сама же суббота – еврейское шаббат – дополняет их темой творения, его завершения в седьмой «день». Суббота – день окончания первого творения, перерыв между первым и восьмым днем, в котором совершается земная история от сотворения мира, до его преображения в Паруссии (Втором Пришествии). Покой, сон, пробуждение и – по аналогии с ними – смерть, воскресение, новая жизнь.

Историями о воскресающих богах и воскрешении мертвых пронизана любая из мифологий, но христианская Благая Весть – весть о происшедшем в истории, а не в некоем вневременном воображаемом пространстве. Здесь мы имеем дело не с аллегорией и не с символом, а с фактом, впрочем, таким, который не подавляет своей фактичностью, обязывая принимать его именно как факт: верить или не верить в Воскресение, – предоставлено нашему усмотрению. Точно так же как и к вопросу о посмертном существовании, которому нет, да и не может быть никаких «научных» доказательств (лишь паранаучные). Впрочем, в 70-е годы прошлого века несколькими учеными-реаниматорами была предпринята попытка как-то систематизировать сведения о «посмертном опыте», записанные со слов побывших в состоянии клинической смерти. Однако может ли это являться доказательством «бессмертия души»? Да и что такое «душа»? И что такое это ее бессмертие, если, допустим, оно возможно? В каком отношении находятся душа и тело, представляют ли они единое целое или, как предполагали, например, древние греки, да и не только они, душа есть некая посторонняя и чуждая телу сущность, божественная искра, возвращающаяся к своему источнику после смерти тела, либо путешествующая по другим телам?

Последнее представление, общее для язычников, противоречит как научной, так и библейской (иудео-христианской) антропологии, говорящих о человеке как психосоматическом единстве взаимообусловленных энергий. Что же касается «жизни после смерти» то иудаизм времен земной жизни Спасителя говорил о ней немногим больше, чем сегодняшняя наука, то есть не говорил почти ничего. Из Евангелия мы знаем, что фарисеи верили в воскресение, саддукеи нет, т.е. официальный иудаизм допускал как ту, так и другую точку зрения. Пророк Иезекииль говорил о поле, полном мертвых костей, в которые Дух Божий вдохнет жизнь, и они подернутся жилами, оденутся плотью и встанут, но это – едва ли не единственное пророчество о воскрешении, которое мы находим в Ветхом Завете. Потому и понятно неверие учеников Иисуса женщинам, рассказавшим, что видели Его воскресшим. Для иудея воскрешение мертвых связывалось непосредственно с воцарением Бога Израилева над всем миром, наступлением Царства Божьего, то есть кардинальной переменой всего миропорядка, «концом света».

В каком-то смысле он и наступил со смертью и воскресением Христа, радикально изменив представления о Боге и человеке, о истории, жизни и смерти. И сегодня, в Лазареву субботу, уместно вспомнить, чем отличается христианское отношение к смерти и бессмертью от языческого, возобладавшего с течением времени в самом христианстве.

Существуют две наиболее популярные модели: первая, религиозная, сводится к тому, что здешний мир – юдоль скорби, тело – темница души, и чем скорей душа покинет свое узилище – тем лучше. Отсюда наилучшим для человека в этой жизни объявляется бегство от нее, умирание прежде смерти, атараксия – идеал античных мудрецов, видевших в самой мудрости (философии) искусство умирания. Другая модель: отвержение этой жизненавистинической позиции, а вместе с ней и религии, коль скоро последняя ориентирует на никому неизвестную вечность и заставляет гнушаться земными радостями. В противовес такому подходу человек всецело сосредотачивается на земном, посюстороннем, но если при этом он мыслит и мыслит последовательно, то он не может не признать, что, в сущности и его существование и существование вообще не имеют никакого смысла. Или – что то же – имеют лишь относительный смысл. Ведь смешно же в самом деле полагать, что смысл жизни в том, чтобы обеспечить какое-то там лучшее будущее «грядущим поколениям», которые умрут точно так же, как умерли все предшествующие. Возможен, впрочем и третий вариант: жить в свое удовольствие с верой в то, что и после смерти все будет о’кей: тот же коттеджик, но уже в райском саду или увлекательная смена телесных оболочек в круговороте сансары. Трагизм смерти при этом снимается, как и трагизм жизни, а вместе с ним и какая бы то ни было глубина, которая вообще-то тогда только и имеет шанс возникнуть, когда человек ставит себя перед фактом своего ухода из этого мира, будь это вечность или Ничто экзистенциалистов.

Христианство, в отличие от язычества, говорит не о бессмертии души и ни об уничтожении вместе с телом человеческого «я», как вчерашние и сегодняшние атеисты. Как и последние (и в противовес первым) христиане видят в смерти катастрофу, да и Сам Христос, как мы читаем в сегодняшнем Евангелии, возмутился духом и прослезился над умершим Лазарем. Прослезился потому, что любил, а смерть есть поруганье любви, поругание человека как личности, отрицание его личностного, сверхприродного начала. И с этим поруганием не может мириться не только человек, но и Бог, Который, читаем в Библии, «смерти не сотворил». Смерть есть ни что иное как отрицание Бога, Который есть Источник жизни и Сама Жизнь. Отрицание, не выдерживающее соприкосновения с Отрицаемым и становящееся при этом отрицанием самого себя. Этой поражение ада, поглотившего Богочеловека и разорванного Им изнутри, эта победа Христа над смертью с самого начала была в самой сердцевине христианского благовестия.

«Поглощена смерть победою», – констатировал смерть смерти ап. Павел. Однако это восприятие смерти как врага, побежденного Христом, давно выдохлось в историческом христианстве, в котором над чаяньем воскресения мертвых и жизни будущаго века, возобладало вполне языческое упование на «бессмертие души». «В христианстве, – пишет о. Александр Шмеман, – ослабела эта победная, эта действительно новая и с точки зрения мира сего безумная вера; и христиане стали тоже тихонько возвращаться к Платону с его противопоставлением не жизни и смерти как двух врагов, а противопоставлением двух миров: «этого» и потустороннего мира, в котором якобы блаженствуют бессмертные души людей. Но ведь Христос говорил совсем не о бессмертии души, он говорил о воскресении мертвого! И как не видеть, что между двумя этими явлениями существует целая пропасть! Ведь если дело только в бессмертии души, тогда и смерти никакой нет, зачем тогда все эти слова о победе над ней, о разрушении ее и о воскресении?»

Говоря о воскресении Лазаря, Христос, – замечает о. Александр, – «не говорит: «Зато он теперь в раю, ему хорошо; он освободился от этой трудной и печальной жизни». Христос не говорит всего того, что говорим мы в своих жалких, неутешительных утешениях. Он не говорит ничего, Он — плачет. И затем, по рассказу Евангелия, Он воскрешает Своего друга, то есть возвращает его как раз в ту жизнь, освобождение от которой мы должны воспринимать как якобы благо».

Как атеистической, так религиозной, языческой модели, противопоставляющей вечность и бессмертие души посюстороннему миру и жизни в нем, свойственно смирение перед смертью, принятие как данности – в одном случае неприятной, в другом, напротив, желанной. В отличие от них христианство видит в смерти «последнего врага»: «последний враг истребится – смерть», пишет ап. Павел. И вся жизнь христианина, если это действительно христианская жизнь, есть непрерывная борьба со смертью, сопротивление ей, постоянная актуализация Христовой победы.

Для принявшего Благую Весть – весть о телесном воскресении – не принципиально, существует ли «бессмертие души», будто бы гарантированное ее бессмертной природой, или нет. Для него важно то, что человеку даровано во Христе претворить смерть в новую жизнь и войти в нее не призраком, не тенью, а – человеком, во всей его целостности не только как духовного, но и телесного существа. Что этот «недуг бытия», эта наша жизнь – не единственная возможность реализации, что она – лишь преддверие жизни будущего века. Не рая, в котором, по Достоевскому, все благочестиво, но как-то скучновато как на пасхальном детском утреннике, а – жизни в абсолютном смысле этого слова. Жизни как полноты. Жизни как общения. Как пира в доме Отца – с песнями, плясками, если вспомнить притчу о блудном сыне. А еще Христос сравнивает свое Царство с брачным чертогом, с любовным общением, соединяющим любящих в плоть едину, в одно – вечное, нерасторжимое – целое. Это, возможно, наиболее понятный образ полноты радости душевно-телесного общения, полного единства – душ, тел, жизней. Радости, которая, как обещано в четвертом Евангелии, будет полна – в отличие от всех известных нам здесь, смешанных с печалью о том, что и это пройдет. И все дело в том, чтобы не променять этой непреходящей обещанной нам радости на чечевичную похлебку, предлагаемую миром сим, внушающим, что нет и не может быть ни в земной жизни, ни в тем более в загробной ничего кроме этой похлебки. Воскрешение Лазаря, вход Царя в Его город и очищение храма, бросающее вызов духовным и светским властям, Пасха Распятия, День Покоя, Воскресение – насколько значимы для нас все эти события? Насколько они для нас жизненны? Не относимся ли мы к ним так же, как относятся к своим праздникам язычники, воздавая должное религиозной традиции, вере отцов и ограничиваясь этим? Иными словами, является ли все это вехами нашей собственной судьбы, что оказывается неизбежным, если мы действительно следуем за Христом?

«Лазарь, иди вон!» – этот приказ выйти из под власти смерти – апофеоза суеты сует, пустой тщеты – обращен и к каждому из нас. И все дело в том, кому мы больше верим: смерти, торжествующей над жизнью и в атеизме и в религиозных системах, гнушающихся человеком, предпочитая ему «бессмертную душу», или – Христу .Хотим ли мы сохранения этой жизни, или стремимся к новой, открываемой нам здесь и сейчас Сыном Человеческим, Человеком в полном смысле этого слова? Что для нас привлекательней – старое вино в старых мехах или новое новых? Ветхий или новый человек в нас самих? Семь предстоящих дней, каждое из вспоминаемых на Страстной событий – проклятье смоковницы, беседа о разрушении храма, притча о 12-ти девах, предательство Иуды, Тайная вечеря, Гефсимания, суд Каиафы и суд Пилата, бичевание, крест – все это вопросы, обращенные к каждому из нас. Их можно не услышать, или, услышав, отмахнуться от них, но, хотим мы того или нет, рано или поздно нам придется определиться в нашем отношении и к этим вопросам, и к этим событиям. И, определившись, определяться снова и снова.

Христианство – или фикция, или постоянная переоценка всех ценностей, как сказал бы один из самых ярких его критиков, чьей искренности и бесстрашию, чутью к правде и лицемерию, всем нам не помешало бы поучиться. И речь, повторяю, идет не о «религии», а о жизни в целом. Либо преодолевающей смерть, либо разрушаемой смертью. Вечной жизни и вечной смерти, не преодолеваемой, а лишь усугубляемой телесным воскресением. Разговор об этом мы продолжим в наших следующих передачах.

o-k-kravtsov.livejournal.com