Умирающая красота…. Хотя никакая другая в мире сем и невозможна: все уходит под воду, не только Венеция – самый ирреальный, самый болезненно красивый город мира. Понятно, почему Бродский предпочел Венецию Васильевскому острову, почему именно сюда уехал умирать Эзра  Паунд. Их могилы почти рядом. И та, и другая – без креста (и это правильно), и у того, и у другого (точнее, и из того и из другого) растет лавр. Паунд похоронен вместе с Ольгой Рюдж и на их могиле, напоминающей солею, три лавровых деревца. Какой-то поэт из Польши, побывавший здесь чуть раньше меня (скорей всего в то же утро) оставил два листочка со стихами, посвященными Паунду. Кстати, Паунд не известен даже имеющему представление об англоязычной поэзии прошлого века американцу – с одним из них я имел причудливую из-за моего незнания английского беседу в ночном аэропорту Финичино, где предал себя в руки Божии, опоздав на самолет, о чем позже. Так вот, мой собеседник знал и Элиота, и Каммингса, и Уильмса, и Фроста, а имя Паунда ему ничего не говорило. Фашист, исключить из памяти человечества. В магазинчике в Венеции, где я узнавал, как добраться до Сан-Микеле, продавец его тоже не знал, как, впрочем, не знал и Бролского. Ну, Бродского венецианцу не знать простительно, а вот Паунда, написавшего возможно, лучшее из стихотворений о Венеции…

О Боже ночи!
                  Какая великая скорбь
Движется к нам,
                  что Ты утешаешь нас
Прежде ее приближенья?

Через четыре года началась Первая мировая. Со всеми вытекающими… Революция, контрреволюция… Приход к власти Муссолини, писал И. Ильин, спас Италию от гражданской войны, от участи России. Не было б чернорубашечников, был бы красный террор. Сценарий везде одинаков: все революции начинают с уничтожения аристократии и духовенства, с разрушения храмов – с уничтожения памяти. С уничтожения красоты и памяти о ней. Их победа – победа «мирового уродства», толпы, «массового человека». Недобиткам – последним могиканам умирающей культуры – остается лишь «аукаться именем Пушкина». Или Паунда. Перемигиваться огоньками над ночной водой, во мгле «скудного времени».  

В Италии не так давно возникла молодежная организация Дом Паунда – название говорит само за себя: захватывают пустующие дома, в которых размещают бомжей, проводят концерты, помогают сербам в Косово. Отвергают насилие и расизм. Никакого расизма, насколько я знаю, при Муссолини не было, да и что касается насилия и ущемления «свобод» – по сравнению с тогдашней Россией это просто смешно. Антисемитизм фашистов? Франко, будучи сам крещеным евреем, спасал, как мог, евреев в воюющей Европе. Не свяжись дуче с фюрером, не сунься сдуру в Абиссинию и в Грецию, вохможно, и сейчас итальянским гербом был бы имперский орел, а не гайка со звездой в хорошо узнаваемым каждым рожденным в СССР венчике: прямо герб Итальянской советской социалистической республики, прототип прочитывается с первого взгляда.

Итальянская армия – невозможно произнести без улыбки, вспомнив перышко на зеленой шляпе. Вообще армий в мире было, строго говоря, только две: немецкая и русская. Теперь нет и их – есть лишь «силы демократии» для карательных экспедиций, для охраны пляшущих вокруг золотого тельца «потребителей». Интересно: Ренессанс, начав с культа художника-модерниста, прогрессируя, породил именно его – потребителя, потребляющего (истребляющего) все и вся, не способного к созиданию культуры (Ле Корбюзье разрушил Европу пострашней Люфтваффе – несколько раз повторяет в своих эссе Бродский). Потребитель не способен также и думать – лишь повторять благоглупости идеологии «общества потребления» и просчитывать. И он, конечно же, просчитается: Моисей рано или поздно спустится с Синая в виде планетарной катастрофы, вызванной этим самым потреблением. Если не метеорит, не комета, не ядерная война, то просто истощение ресурсов – не век же кормить земле потребителей...

НОЧНАЯ ЛИТАНИЯ

Да, ты разместил эти строки во мне,
                  очарованный ряд.
И эту Венецию, город твоей красоты,
                  ты мне показал,
Пока ее сладость не стала во мне
                  делом плача.

О Боже, какую великую милость
                  сотворили мы где-то
                  и забыли о ней,
Что ты это чудо даруешь нам,
                  о Господи вод.

О Боже ночи!
                  Какая великая скорбь
Движется к нам,
                  что Ты утешаешь нас
Прежде ее приближенья?

О Боже молчанья,
                  Purifiez nos coeurs,
                  purifiez nos coeurs!
Ибо мы видели
Славу тени подобия твари твоей,
Да, славу тени
                  красоты, проходящей
По тени воды
В этой Венеции.
                  И перед святостью
этой тени творенья
я спрятал лицо мое,
                  Господи вод.

О Боже молчанья,
                  Purifiez nos coeurs,
                  purifiez nos coeurs!
О Господи вод,
                  сердце чистое созижди в нас,
                  ибо я видел
Тень Венеции этой,
Плывущую по водам,
                  И звезды твои

Видели это,
С высоких кругов своих видели это,
                  О Господи вод.
И как твои звезды
Молчаливы для нас на кругах своих,
Так мое сердце
                  замолчало во мне.

Purifiez nos coeurs,
О Боже молчанья!
                  Purifiez nos coeurs,
О Господи вод!


Эзра Паунд. Перевод О. Седаковой

ОСТАВШИЕСЯ

О беспомощная горстка в моей стране,

О порабощенность!

Художники, сломанные тобой,

Заблудились, затерялись среди селений,

Недоверчивые, утопшие в словах,

Любители красоты с голодными глазами,

Разрушенные схемой,

Беспомощные против власти;

Вы не можете изнурить себя

Упорным стремлением к победе —

Кто может только говорить

И не закалил себя бесчисленностью попыток.

Вы, утонченные,

Беспомощные пред ошибками познания,

Вы, кто не может узнать первым,

Закрытые, недоверчивые, замолчите.

Вот мысль:

Я обветрен штормами,

Изгнание выковало меня.